До появления хэштегов и соцсетей обнажённое тело уже имело культовый статус. В Древнем Египте и Месопотамии изображение обнажённого женского тела ассоциировалось не с развратом, а с плодородием и божественностью. Статуэтки, вроде знаменитой Венеры Виллендорфской (28 000 лет назад!), изображали женщин с пышными формами — символами жизни и силы.
В Древней Греции ню стало искусством: скульптуры Афродиты, купающейся в мраморе, праздновали гармонию тела и души. У римлян тело — объект восхищения и власти. И всё это — задолго до Инстаграма.
Наступила христианская эра — и всё изменилось. Тело стало чем-то «греховным». Обнажённость — табу. Женская нагота исчезает под слоями ткани и морали. Исключения? Только если ты Ева — и то в момент «падения».
Возрождение — и слово это говорит само за себя. Художники вроде Боттичелли, Тициана и Микеланджело снова открыли красоту человеческой формы. Венера рождается из пены морской, мужчины позируют как боги — тело снова в центре мироздания.
Но ню по-прежнему — привилегия элиты, создаваемая мужчинами и для мужчин.
С появлением фотографии ню выходит за пределы холста. Парижская богема, пинапы 50-х, эротика, которая балансирует на грани искусства и табу. Одновременно с этим — движение феминизма, телесная свобода и первые шаги к тому, чтобы женщина могла сама решать, как показывать своё тело.
Мы живём в эпоху, где ню стало не только выражением сексуальности, но и манифестом свободы.
Ню — это не только «обнажённое» в классическом понимании. Это:
Бодипозитив сделал ню инклюзивным: теперь в кадре — не только «идеальные тела», но и все остальные. Разные. Настоящие. Живые.
Ню — это зеркало эпохи
Обнажённость — не просто про кожу. Это про контроль, свободу, страхи, идеалы, протест и принятие. Ню отражает, как мы видим себя и друг друга. И пока мир меняется, ню продолжает говорить с нами на самом искреннем языке — языке тела.